Марго, 56 - 26 августа 2009 13:19

Я скучаю по тебе Месяц назад от Елизаветы ушел муж. К секретарше восемнадцати лет. «О чем ты с ней разговариваешь?» – спросила Лиза. Почему-то именно этот вопрос заинтересовал ее больше всего. Как будто больше удивляться было нечему.
Лиза, конечно, была в шоке от происходящего – все-таки не каждый день от нее мужья уходят. У нее дрожали руки и мучительно ныло под ложечкой. Но она упрямо повторила: «О чем ты с ней разговариваешь?» Может, рассчитывала, что ответ «О квантовой физике» все объяснит? «Ни о чем, – сказал муж. – Она молчаливая». Они вместе собрали его вещи и отнесли к машине. «Будь счастлива», – посоветовал муж, обнимая на прощанье.
Лиза вернулась в квартиру и не заплакала. Предстояло все обдумать. Она умылась, легла в постель и стала размышлять, как это – быть счастливой на пепелище своего брака? Как это – быть счастливой, когда тебя, говоря пафосно, предали? Как это – быть счастливой, когда нет сил даже зареветь? Закричать, как на похоронах, свалиться у двери и вопить, стуча головой о высококачественный ламинат: «На кого же ты меня оставил?»
Когда дело идет к пятидесяти, для оставленной жены может быть только два выхода: сумасшедший дом или дюжина кошек. Кошек Лиза любила и против сумасшедшего дома тоже ничего не имела – по крайней мере, его пациенты не озабочены настоящим.
Что тут сделаешь? Надо потихоньку избавляться. Избавляться от боли на вдохе и от боли на выдохе. От запаха его одеколона на подушке и от засохшего букета роз в вазе. От улыбки, которая так ему нравилась, и от его слов: «Я больше не люблю тебя».
Избавиться от прошлого можно было только одним способом: исчезнуть вместе со всем этим барахлом, со всеми этими воспоминаниями, которые уже не вытравить. Исчезнуть. Просто не быть. Повеситься. Или, например, застрелиться.
Лиза осмотрела люстры в квартире и пришла к выводу, что они ее не выдержат. Застрелиться тоже не было никакой возможности. Да и некрасиво это – валяться с раскроенным черепом. Вот вскрыть себе вены – это более эстетично. Набрать в ванну воды, зажечь свечи, включить Синатру и полоснуть бритвой по запястьям... Картина представлялась очень красивой – оставленная жена, вся такая бледная, в кровавой ванне. Плюс музыка и свечи.
Спасло Елизавету отсутствие горячей воды. Можно было, конечно, нагреть воду в чайнике и кастрюлях. Но она представила себя, суетящуюся с этими кастрюлями, потную, спешащую умереть, и ей стало смешно.
И тогда она заплакала. Сидела, прислонившись к ванне, и подробно плакала о себе. О себе и о своем муже. Она думала, что это тот человек, который будет с ней, когда мир покажется холодным, а жизнь – неопределенной. Она думала, это тот человек, который будет так же обеспокоен, как и она, когда ее дети заболеют. Она думала, это тот человек, чья рука ляжет на ее лоб, когда у нее будет температура. Тот человек, в чье плечо она сможет уткнуться, когда в землю опустят тело ее отца или матери. Тот, кому она будет оборачивать ослабевшие колени пледом и улыбаться беззубым ртом. Тот, чью руку она захочет сжимать, ускользая в вечность. Она думала, это тот человек...
Чью руку ей сжимать теперь? В чьи глаза ей смотреть, чтобы увидеть, что она дорога им, этим глазам? «Никому я не дорога, – сказала Лиза, шумно сморкаясь в полотенце. – И никому на фиг не нужен мой плед. Живи, как хочешь, Лизок. «Я больше не люблю тебя».
Собственно, к этому все и шло. Сначала он стал проводить на работе столько времени, что самыми родными людьми для него стали сослуживцы. Дома он только мылся и спал. Общение с женой ограничил одной фразой: «Я тебе перезвоню». В последнее время не перезванивал никогда. Но фразу эту почему-то упорно произносил – привычка, что ли?
Потом он поменял прическу. Купил новый одеколон. Начал качать – ха-ха! – пресс. Сказал: «Бухгалтерия тырит себе все конфеты, и мне приходится отбирать их для других». Все. Тут уж Елизавета поняла: раз он так обеспокоен неравномерным распределением сладостей в офисе, значит, он к кому-то неровно дышит. К кому? К своему начальнику Виктору Халильевичу? К уборщице тете Клаве? Или к секретарше Катеньке? Как говорится, догадайтесь с трех раз...
А потом вообще все было в открытую. Ежедневные задержки на работе. Придирки дома с одновременным задариванием цветами. То «Ты все делаешь не так!», то «Прости меня, Лиза, прости!». За что тебя простить, милый? Что за тайная вина тебя гложет, что ты не находишь себе места?
Катенька была его тайной и его виной. Секретарша. Девушка, которой можно диктовать условия. Которая смотрит в рот и ничего не требует (Нет, кое-что она все-таки требовала – денег он в последнее время домой практически не приносил).
Лизе, конечно, хотелось напоследок «открыть ему глаза». Спросить: «Где же была твоя Катенька, когда у тебя за душой не было ни копейки?». Усмехнуться: «Милый, ты правда уверен, что эта девочка в восторге от тебя и твоих ста двадцати кило, запакованных в белые штаны?». Но выдала это странное: «О чем вы разговариваете?». Что еще можно спросить у мужчины, который готов бросить все, разрушить свой кров, бросить детей и хлопнуть дверью по руке жены, вцепившейся в косяк, – и все ради того, чтобы день и ночь слышать юный голосок: «О, ты мой Эйнштейн, которому я поклоняюсь»?
Лиза встала, выбросила полотенце в корзину для грязного белья и подошла к телефону, который разрывался уже, кажется, полчаса. «Я в порядке, – сказала она мне. – Я держусь. Хватит трезвонить».
Она еще не в порядке, конечно. Далеко не в порядке. Но она учится жить по-новому. Живет, хоть горячую воду уже дали. Ходит в спортклуб и на какие-то невнятные свидания. Ведь не всем мужчинам, в конце концов, нравятся секретарши.
Иногда, по ночам, бывший муж звонит ей и произносит одну фразу: «Я скучаю». Лиза

• 
• 
•