Роза, 64 - 12 августа 2010 12:49

Матвей Крымов
Пиратка

…а еще у нее были волшебная шкатулка и черная метка.

Она подала кусочек ананаса попугаю. Но он не шелохнулся. Лишь посмотрел желтым глазом и уронил зеленое перо в бокал шампанского. Ей показалось, что он крикнул: «Пиастры, пиастры». Но, может быть, его хриплый голос звучал лишь в ее душе и терялся в шуме машин и пузырьках холодной влаги в хрустале, поднимающихся на поверхность, исчезающих на ее губах, прикасающихся к бокалу, к зелени пера. И взрывающихся во рту не совсем забытой памятью новогодних елок и счастья.

Она провела, едва касаясь подушечками пальцев, по прозрачному пакету. Черный ажур колготок едва примялся. Затрещал, потому что она открыла пакет. Вылетел наружу. Упал на пол. «Какая я неосторожная», - подумала она, нагибаясь. «Какая я красивая», - подумала она, надевая. «Как они ласкают меня», - подумала она, представляя его прикосновения, и провела, едва касаясь подушечками пальцев, по ноге.





Платье, лежащее на кровати ждало ее тела. И пять шагов, что были ей каждодневно привычны, вознаградили ее ломкостью шелка.

И обратная дорога длиной в сотни лет, тысячелетняя ковровая тропинка, секундный полет над пропастью, между кроватью и столом, мелькнули лишь в порядке появления на экране ее памяти.

А волшебная шкатулка открылась.

Голубой алмаз на тонкой золотой цепочке, притаившийся в уголке красного бархата скользнул в руку. Качнулся в воздухе. Змейка-цепочка скользнула между пальцев. И обвила шею. И голубой алмаз застыл. Чуть выше декольте, где ложбинка между грудями так манит их взгляды и пот. И его прохлада застыла. Этот островок в жаркой стране всегда видят сверху. Может поэтому, его грани. Грани там вверху стали чуть мутными.

Они как две капельки. Эти бриллиантовые серьги. И они ее. Невесомые капельки дождя. Призрачные и тающие при свете. Но не сейчас, когда вечер надевает их на ушки усталыми руками. Где на запястьях редкие морщинки. Как первые призраки они появляются скромно, незаметно и подают знак другим. А капельки прижимаются к ушкам и засыпают. Какая уютная постель. Ей бы.

Она встает. Щелкает замок сумочки. Пистолет с гербами падает на замшевое дно.

Застывший попугай.

Прижатые к ногам и сжимающие ноги туфли. Их каблуки острые. Тринидад и Тобаго путешественника с окраины мира.

Она идет по улице. Вечер в Южном полушарии нежен, пускай оно сколь угодно Северное. И сколь помнит она себя, так было всегда. Ее называли во дворе «пираткой». Потому что она грезила о кладах. Окончилась школа. А клады остались. И она искала их. Вечер в Южном полушарии нежен, пускай оно сколь угодно Северное. И ничего не находила. Подбирая с землю бумажки в стремлении найти карту. Собирая бутылки. Ведь там же может быть карта. Правда?

Правда.

Копая землю и видя Моргана, Флинта, Сильвера во сне.

И за 20 лет…

Как прекрасны были эти годы.

…нашла только две гранаты времен финской войны, дырявый котелок и 20 копеек выпуска 1947 года.

Она помнила, как забросала этими гранатами бульдозер, покушавшийся на ее любимый пальмовый куст на газоне.

Какая разница, что все называли его смородиновым. Что они знают про Южное полушарие?

«На абордаж», - кричала она.

Она помнит, как гранаты не взорвались. Но одна попала водителю в голову и он, с фингалом под глазом, пинал ее под пальмовым кустом.

Котелок она заклепала и называла калебасом. Ела из нее брюкву, представляя, что это кус-кус. Как много стран она видела за эти годы, когда вместе с Морганом плавала по южным морям.

А денежку она унесла в антикварный магазин. А куда еще нести старинную монету необыкновенной цены? Только в таком магазине могут дать за нее нестоящую цену.

Отчаянно грассируя, ее послал на хуй эклектичный продавец.

Жизнь шла. Иногда, когда она уставала от поисков, она просила Моргана показать ей место клада. Но он лишь смотрел в подзорную трубу куда-то вдаль и говорил, что клад – это ожидание. И тогда она просыпалась.

Иногда одна, иногда с мужчиной. Они часто менялись.

Последний недавно бросил ее, и она бежала за ним 49 километров 195 метров и звала вернуться. Это расстояние она потом измерила, стащив на швейной фабрике гигантскую катушку ниток. Привязала нитку кровати, с которой он ушел и с перекурами покатила катушку вперед. А дойдя до места, где она упала от усталости, и плакала от невозможности догнать его, она остановилась и отрезала нитку. И пошла обратно, сматывая нить. А дома мерила ее складным метром. А когда измерила до конца, то поняла, как длинна была ее любовь. Но все равно недостаточно длинная, чтобы длиться вечно.

Она останавливается у дороги. Как всегда. Неподалеку кафе, где обедают дальнобойщики. Она прислоняется к столбу. Достает перламутровый портсигар, закуривает длинную папиросу. И смотрит на дорогу. И ждет. Но он никогда не приходит. Морган говорил, что дорога – это ожидание.

Иногда к ней подходят мужчины и спрашивают: «Сколько?». Тогда она достает пистолет с гербами и направляет на них. И они уходят.

Она не знает, что они потом говорят о ней с хозяином кафе. И смеются, глядя на ее несуразную фигурку.

Одетую в дешевое платье.

Прячущую в брезентовую сумку ржавый игрушечный пистолетик.

Курящую «Приму».

С кусочком стекла на медной цепочке.

С мутными кристалликами в ушках.

А еще у нее были волшебная шкатулка и черная метка. Где-то в далекой галактике…

Где всегда ждет ее верный попугай. Рассыпающееся от старости чучело. Смотрящее на засыхающий кусочек дыни, подобранный на помойке.